Казак по имени Захарка оглянулся. Он хотел еще раз посмотреть на овраг Лозовой, на северном возвышенном берегу которого постоянно стоит походная Свято-­Николаевская церковь. Сейчас она, конечно, едет с ним, в повозке. Но на место взглянуть потянуло. Ведь с церковью связаны многие годы его жизни.

Однажды старшина привез ее из Самарского (теперь город Новомосковск) монастыря.

Тогда так модно было. Их по зимовникам и урочищам запорожских вольностей насчитывалось более пятидесяти. Такая была в Старом Кодаке – для казаков­-лоцманов. В месте переправы через Самару – урочище Кочерыжки – поставили скит. И Николаевка-­Рудова  не хотела плестись в хвосте. Расписывать иконы поручено самоучке Захарке, который появился на хуторе лет пять назад. Его привез сюда старшина. Он тогда как раз вербовал крестьян в Конотопе, «родимцем» которого сам являлся. Ну, и понравился паренек. Молод. Неглуп на первый взгляд.  Без дела.

До этого он подрабатывал как художник­-самоучка. Бог не обделил его талантом. Но в этом деле, как он понял, изначально был заложен обман. Как только доходило до расчета, так и начиналось: то с тебя за ночлег полагается, то за обед. А в последнее время, из-­за чего и ушел оттуда, стали и за краски удерживать. Святые люди, думал парень, а на вещи смотрят коммерческим взглядом. Ну, ночлег и  обед – это еще куда ни шло. А краски?  Для них же рисовал. Почему должен платить?  

В первое время выпасал в овраге Лозовом овец. По рождественским праздникам ездил со старшиной во  Львов – сбывали мясо, шкуры. Помнится, как однажды закупили несколько возов, коней, волов. Старшина предложил попробовать управлять купленной повозкой,  в которую запряжены волы. Разъяснил, как городскому обывателю, куда «цоб», куда «цобэ». А сам поехал со своим извозчиком. Едут. К возам привязаны кони, волы. И вдруг, как только въехали в ложбину, возы непроизвольно стали катиться вниз и бить волам по ногам. Извозчик старшины умело правил: «цоб», «цобэ». То поставит повозку поперек уклона, то пустит легонько вниз. А Захарка ведь первый раз. Растерялся. Воз покатился. Окровавил волам ноги. Кони, что привязаны к бортам повозки, упираются, ржут. А он, как назло, забыл, что делать. Кричит хозяину: «А куда «цоб», черт бы их побрал?» Еле остановили да  утихомирили живность.

Потом хозяин купил походную церковь. Начал обдумывать: где найти художника? А Захарка – человек с душой нараспашку, возьми и скажи, что умеет рисовать. О, сколько радости было!  Старшина не только поручил расписывать иконы, но и церковь за ним закрепил. Теперь следит, чтоб все было в порядке. А если собираются в дорогу, то берет с собой. И иеромонахи следом едут. На конечном пункте устанавливает. Кто хочет помолиться, свечку поставить – пожалуйста.

Церковь походила на теперешнюю туристическую палатку. Изготовлена из грубого полотна. Стойки. Колья. Внутри иконы, свечи, прочие атрибуты.

Так и прирос к этой земле Захарка. Вскоре приняли в казаки. Дали прозвище, поскольку связан с церковью, Задуй­свичка.  Непривычно, конечно, было. Но что делать, если такая «обыклость». Прозвища давали всем. Если внимательно изучить ведомости, то обнаружится закономерность. От местнос­ти – Галицкий, Кодакский. От рода деятельности – Дегтярь, Крамарь. От внешности – Усатый, Сморчок. От фауны – Селезень, Снигур. От пор года – Зима, Засуха и так далее. Таким образом, можно насчитать около 60 фамилий Белый, около 200 – Черный, около  300 – Таран. А Кузнец, Шпак и  Горб –  бесчисленно.

А принимали как! Не забыть. На экзамене старшина несколько раз внезапно тыкал саблей в грудь, чтоб проверить – уйдет от укола или нет? Ушел. Потом возили на Ненасытецкие пороги: сможет ли преодолеть? Переплыл. Освоил и другие казацкие мудрости. Обжился в зимовнике. Полюбил эти земли. Особенно нравилось бродить по зарослям оврага Лозового, где собирал лозу, плел из нее корзины, прочее… 

Отряд подъехал к месту, где одна ветвь реки круто сворачивает на запад. Сегодня тут – ставок. Умелые руки соорудили одну дамбу с юга, другую с севера. Получилось что-­то наподобие водохранилища. Вокруг спокойной водички растет густой камыш. По трубам северной дамбы еле-­еле струится тоненький ручеек. И по всему видно, сколько б он не тужился, рекой ему уже не быть. Неслучайно в балке выстроился камыш и пошел пешком на север. Будто на митинг, чтоб сказать человеку: без воды нам тут делать нечего. Хотя кое­-какая работенка все же нашлась. Например, коровы по зарослям ходят, а камыш выше их в два раза. Как­никак, тенек. Ишь, стежек наделали! В некоторых местах коровы даже отдыхают. Видны утоптанные площадки. Тут их доят. Отсюда опять – на пастбище.

Живописнее картина с южной стороны дамбы. Около воды растет ива­ раскрасавица. Ее длинные волосы почти касаются песка, который насыпали тут чьи­-то заботливые руки, чтоб  получился как бы маленький пляж. Не знаю, может, кто там и загорает, но в день моего пребывания под ивой сидела на низком табурете женщина и доила корову.

Зрелище!

Захарка, конечно, знал и любил этот край по­своему. Красота – вот что притягивало. Воздух. Зверь. Птица. Рыба. А у старшины понятия о крае куда шире. Он знал, что эти земли относятся к Самарской паланке, центр правления которой располагался в городке Самара (теперь Новомосковск), что по территории паланки разбросано 11 селений: Чапли, Песчаная Самара, Переметовка, Каменка, Соколиный редут, Бригадировка, Ревовка, Бардаковка, Адамовка, Пышневка, Чернечье. Двенадцатым числилось село Войсковое, которое находилось справа Днепра. По статистике 1755 года в паланке насчитывалось 253 зимовника. Они размещались на реках Терса, Осокоровка, Выше Осокоровка, Вороная. Крайними с востока были зимовники на реке Волчьей: в гирле рек Вязовок, Терновка, Малая Терновка. А зимовники были не так уж и мелкими. Вот, например, хозяйство одного из них: 1200 овец, 127 коней, 120 волов, 54 коровы, мельница, зерно. Зимовник Николая Рудя от других отличался мало чем…

На возвышенных местах паланки были расставлены укрепленные редуты, пикеты на расстоянии примерно 20­30 верст один от другого. Их, как правило, обставляли смоляными бочками, поднимая вверх на шесте. Как только возникала угроза, эти бочки поджигались, и то являлось сигналом для сбора казаков или укрытия в надежных местах крестьян. Ближайшими такими точками считались урочище Вольное (теперь село Вольное),  река Маячка, балка которой и сейчас лежит западнее поселка Илларионово. Кстати. Рек с таким названием в наших краях много. И все они получили его от слова маячить – то есть, на них, как правило, устанавливали либо смоляные бочки, либо кресты, на которые можно было  ориентироваться…

Западная ветвь реки Средняя Терса, возле теперешнего села Кодацкое, постепенно переходила в ложбину. Если ориентироваться на закат солнца, которое вот­-вот спрячется, и идти прямо на него, то к Нижней Терсе – рукой подать. Ложбина или черпак с носиком, являющиеся началом той реки, уже видны.

– Стой! – взмахом руки скомандовал старшина, так как говорить было нежелательно. И велел передать по цепочке: – Сделаем короткий передых. А как только стемнеет, пойдем дальше.

Передых – это не означало, что сейчас все развалятся на траве и начнут шутки шутить. Нет. Захарка тут не потребуется. Главная задача передыха – подкормить коня, выгулять его, примерить заранее приготовленный для него намордник, который казаки одевали сверх уздечки, чтоб фырканье и храп не слышались. Да и самому надо покурить, перекусить. Ведь Муравский шлях рядом. Значит, бой может начаться в любую минуту. И к этому надо быть готовым. Понятия «покурить-­покушать» всегда играли у казака важную роль. Не было табаку, в ход шли листья полыни, чабреца, мяты, свеклы. Рот у него всегда в работе. Казак любил жевать клей из вишни, из сливы, стебли рогозы, камыша. Из еды в дорогу брал овощи, семена подсолнечника, тыквы. Дома, конечно, наверстывал упущенное. На столе всегда лежали хлеб, сало, рыба, мед, лепешки, коржи.

Если взглянуть на казака Требушного, которого старшина переманил в зимовник из Сечи за его внешние данные, то не скажешь, что его собратья испытывают в еде недостаток. В нем веса пудов на девять. Бывало, смазка на осях воза закончится, а в кузове с десяток мешков зерна, начинают думать­мучиться, как снять колесо, чтоб поклажу не разгружать. Вот и есть работа для Требушного. «Давайте, «односумы», я вам помогу». Лезет под воз, подымает спиной груз и кричит: «Сымай все колеса по очереди. Смазывай, одевай».

И к чарке «односум» Требушной, то есть, товарищ, относился не брезгливо. Короче, мастер во всех делах. Как и любой казак – герой, что в учении, что в бражничестве! Старшина любил брать его в Крым. Возили зерно на продажу. И от бывалых людей казак узнал, как готовить хорошую водку. Анисовку. Ту, которую сам Г. Потемкин пьет. Приехал домой и принялся за дело. Достал белого имбиря, стручкового перца, мускату, корня аира. Выкопал за слободой яму, изготовил самогон. Все перемешал – вот и анисовка.  За уши не оттянешь! Казаки попробовали и ахнули. С тех пор Требушной в Николаевке  Рудова – уважаемый казак.

Одна только беда! В последнее время слава о нем пошла худая. Болтают, будто он в темное время суток заглядывает к незамужней крестьянке Гапке. Казалось бы, что тут такого? Казак при здоровье. Женщина не замужем. Но по законам Сечи казак, если живет в курене, не должен водиться с женщинами. За это можно было схлопотать смертную казнь. Ходила ведь после 1775 года легенда, что если б один из старшин скрытно не привел в курень женщину, Сечь бы не ликвидировали. Конечно, такие правила касались лишь казаков, которые жили на Сечи. А живущим в зимовниках можно было жениться. Их называли «гнездюками», то есть – семейными. Но Требушной приписан к куреню Сечи, рано или поздно должен был вернуться туда, и на него распространялись те законы. Хотя о «поступке» Требушного пока лишь шепчутся. Подтверждений нет. Стоит ли переживать? Оказывается, как он понял, стоит. Старшина ведь стал присматриваться.

Жизнь как-­то так устроена, что если тебя в чем­-то заподозрили, то и другие, не твои, грехи на тебя примеряют. Вот как сейчас. Этой весной ограбили в слободе мать войскового канцеляриста Петра Лизогуба. Из паланки приезжали проводить «призыск». Составили приметы «приличенного». Сообщили по всем казацким точкам для «присматривания»:  а вдруг кто «будет продавать» похищенные вещи. Да вот загадка! Приметы «приличенного» и внешние черты Требушного во многом совпадают. Особенно, если вчитаться в такие детали, как: «росту высокого, облыччя смагляве, очи сири»…

Накормили, напоили, выгуляли коней. Сами подкрепились. Перекинулись в чет и нечет, в чехарду. А когда и с этим закончили, солнце уже спряталось, оставив за себя клочья черных облаков. Они быстро приблизили ночь. Ложбину­черпак огибали, когда уже стемнело. Вышли на Муравский шлях и пошли на север. Нижняя Терса оставалась справа. Здесь казаки каждый раз бывали, когда шли на бой с «бусурманами». Тут стояли пять курганов, три из которых и сейчас стоят. С их высоты удобно наблюдать за огнивом Маячки, Вольного. 

Так поступали всегда. Так сделали и сейчас. Разведку оставили на курганах, а сами заняли позиции в траве. Связали повозки, чтоб получилась сплошная линия обороны. Установили походную церковь. А вскоре и разведка – с «реляцией»: Маячка «горит!»

Это сразу ответило казакам на два вопроса: во-­первых, Маячку «бусурманы» уже проследовали, во­вторых, значит, переправились все­-таки через Самару, в районе Огрени (теперь Игрень). А сомнения были вот в чем. Это место переправы они еще с 1660 года избегали. Там их казаки сильно побили: порубили и потопили. С тех пор они то место окрестили как «проклятое» (то есть, Огрень), а переправляться стали в Норовке (теперь Любимовка), в Кочерыжках. А сейчас почему­-то рискнули.

Пока смоляные бочки горели лишь в Маячке, то время на размышление оставалось. В траве надо было приготовить для себя укрытие. Благо, трава тут, как камыш. В рост коня. Она обступала Муравский шлях с обеих сторон. Свернешь возом с дороги и остановишься, так  как намотается на оси. Справа от этого места – пологий западный берег Нижней Терсы. И там надо было подготовить укрытие в роще…

Когда сегодня ехал я мимо сел Третьяковка, Тургеневка, южнее которых казаки остановились, заглянул туда. Там такие поля! Такая глубокая, разлогая балка! Сухая и поросшая травой. Коровы разгуливают по ней. Козы на привязи. Красота! Солнце лучами своими купается в дымке. Кашлянешь, и эхо заполонит пустоту балки. Она лежит вдоль сел. Выйдет хозяйка из хаты – вот тебе и балка. Но поскольку воды в ней сейчас нет, то многие думают, что Нижняя Терса где­-то там, восточнее…

Вот опять разведка с «реляцией»: в урочище Вольное тоже вспыхнуло огниво. Значит, через часик будут здесь. Пошли команды: «надеть на коней намордники!», «приготовить сабли, мушкеты, ружья!», «Проверить топоры, лопаты, шнуры!». Старшина, как отец, лично подошел к каждому, проверил. Расставил казаков так, как, по его мнению, было бы удобнее вести бой. Отряд разделил на четыре группы. Одна должна была прикрывать западную сторону шляха. Там повозки. Там походная церковь. Там вся «амуниция». Вторая, во главе со старшиной, должна рассредоточиться в роще, на западном берегу реки. Она же, по расчетам, должна начать бой: потеснить «бусурманов» к повозкам, а оттуда их атакуют саблями. Передний и задний фланги должны скрытно выждать, а в удобный момент «захлопнуть» квадрат.

– Казак Требушной! – с помощью ладоней окликнул  старшина.

– Я! – послышалось в ответ.

– Оставьте свою позицию. Будете при мне…

«Ну, вот! – подумал Требушной, выполняя команду. – Значит, не доверяет старшина. К «укоренным» относит. А я ведь казак честный».

Ночь выдалась лунной. Сидят казаки в траве и молча смотрят на серебро, льющееся с неба, как из ведра. Слушают тревожный волчий вой. Это звери приближаются сюда из зарослей рек Самары, Волчьей. К полуночи доберутся. Обживутся тут в ковыле и будут выть до утра. Старшина всегда сравнивал их образ существования с «бусурманами». Так же нападают. Так же захватывают. А теперь изменил мнение. У волка, оказывается, вообще много общего с человеком. Например. Волчицу он себе выбирает раз и на всю жизнь. Как и человек свою пару. На добычу, как на службу, ходят вместе: один нагоняет жертву, другой встречает ее в засаде. 

В прибрежных зарослях реки Волчьей их – не сосчитать. Особенно в междуречье Волчьей и Самары. Там даже в одно время уезд такой был – Волководский. Да и реку назвали в честь этого зверя не случайно.

Эх, лучше б смотреть на луну да слушать волчьи песнопения, нежели видеть, как «бусурманы» ведут по нашим живописным степям плененных. Правда, и Крымское ханство в те времена, как понимал старшина, не было свободно в выборе решений. Оно находилось под влиянием Османской империи. Так что это не татары пленят наших крестьян, а турки, только их руками. А еще точнее – руками рядового татарина. Ему­то, бедняге, и доставалось от «улова» всего ничего. Делили они «добычу», как правило, за зоной влияния старшины Николая Рудя. Где­то вблизи реки Конки. Десятая часть шла Хану в виде налога. Какая­то часть – султану. А тех, что останутся, распределяли между мурзами, то есть, между феодалами, обеспечивающими ордынцев конями, сбруей. 2­3 пленника доставалось рядовому ордынцу, который своими руками хватал несчастных, слышал их крики, видел слезы. А потом еще надо было доставить их к месту дележа. Целая колонна: «маджары», скот, люди. К тому же, люди отборные: женщины, подростки. Старики и дети их не устраивали. Такого разве продашь? Вели пешим порядком. Над головами постоянно посвистывала  нагайка…

Не потому ли сейчас с боков дороги на Славгород так много тюльпанов? Чья­то невидимая рука расставила их, как свечи. Остается лишь низко поклониться этим местам да чтить память погибших и измученных…

Ждали «бусурманов» напряженно. Дыхание коня и то слышно. Но волки время от времени нарушали тишину. Вой был настолько тревожным, что порой заяц не выдерживал: срывался и бежал, куда глаза глядят. А это пугало коней. Они вздрагивали, всхрапывали. Значит, не напрасно надели намордники.

Первым, как и планировалось, «гостей» обнаружил старшина: его конь насторожился, так как почуял сап, топот. Сообщил по цепочке. Казаки зашевелились. Застрекотали напуганные кузнечики. Колонна приближалась. Голоса становились разборчивее. Уже слышны мольбы пленных, свист плетей. Жаль несчастных, ей­-Богу! Они, как правило, утомлены, поскольку идут издалека. Бывает, из-­под Воронежа ведут, из-­под Курска, Полтавы, Чернигова. Иногда даже от польских границ. Они голодны. Их одежда мокрая. А у «бусурмана» сухая. И вот почему. Причина в организации переправы. А осуществляли ее так. Подготавливали плоскодонные лодки, клали поперек них длинные жерди. Привязывали к ним пленных. На другом берегу встречали, отвязывали, а лодки отправляли назад. «Бусурманы» переправлялись раздетыми, а их имущество – в лодках. На берегу вытерся, оделся и – готов…

Как только конница приблизилась, старшина  дал возможность продвинуться, войти как бы в «чулок». В таком положении легче окружить и атаковать. Стоят казаки тихо. Разглядывают одежду, лица. А «бусурманы» шествуют, как победители. Колонна всадников состояла сотен из трех. За ними плетутся пленные. Тоже много. Одни привязаны к общей жерди, другие к коням. Оружие держат наготове. Чувствуется, что ждут боя. Только вот где? Смотрят напряженно, перешептываются, время от времени подают команды.

Подошло время глянуть и на пленных. Их место в хвосте колонны. Ничего себе! Сотни с три. Следом плетутся «маджары» с награбленным: коровы, кони, овцы, козы, имущество. И как только пленные сравнялись, стало отчетливо видно, что многие из них тянутся волоком. Возмущаются, молят о пощаде. Среди этих звуков улавливается голос женщины, которая просит развязать руки, так как они уже все равно вырваны из плеч. Но конник стеганул по спине, и голос умолк…

Мне показалось, что впереди случилась какая­то неразбериха. Я всмотрелся туда и понял: да, колонна «бусурманов» почему­-то засуетилась. Послышались разговоры, чье­то предостережение:

– Шайтан Рудь! Шайтан Рудь!

Значит, узнали отряд старшины. А это означало, что дальше медлить нельзя. Ведь сила казаков в том и заключалась, что, используя элемент внезапности, они могли незначительным отрядом разгромить крупную группировку. А теперь как? Теперь – будь что будет.

Среди тех, кто скрытно перекрывал «бусурманам» дорогу спереди, был и казак Петренко. Оказывается, это по его вине лопнул, как мыльный пузырь, план старшины: дать углубиться, а потом атаковать. Петренко, как известно, без шуток не может. Только теперь они ни  к чему – лишь навредили. Гладил, гладил коня,  шептал ему на ухо, пока тот, расчувствовавшись, задрал голову кверху. А его тут же и обнаружили. Пришлось срочно менять план – спасать, как говорится, дело, вступать в бой. Только не нападением, как планировалось, а отступлением. Есть у казаков такой тактический прием – отступить, заманить, а потом с помощью «односумов» атаковать. Вот он и рванул, будто убегает. А «бусурманы», подумав, что одинокий казак, – следом. Гонятся, гонятся. Вот-­вот настигнут. А он спокойно себе несется, еще и порассуждать успевает. Теперь, сам себе говорит, старшина даст за такую оплошность.  Даже слова его воспроизвел: «Ты, Петренко, еще б про петуха да свинью рассказал своему коню на ухо!» О, знал бы старшина! Он и в самом деле шептал светло­гнедому о петухе и хавронье. А что? Хотел подбодрить перед боем…   

А в это время казаки заднего фланга закрыли квадрат. Среди них находился и Захарка.

Он, конечно, особой силой не выделялся. Но энергия в нем била фонтаном. За считанные секунды вступил в сабельный бой с конниками, которые стегали плетями пленных. С двумя разделался успешно. Но вот налетел коренастый, видный наездник. Наверное, Бей. В  плечах широкий. Голова и шея, как одно целое. Белки глаз так и сверкают. Рукоять его сабли украшена золотом да драгоценными камнями. Конь тоже весь в пышной сбруе. Такого просто не взять. Нужна не только хватка, но и сила. Даже подумал ненароком: «Это тебе, Захарка, не иконы писать!» Но такие мысли вскоре развеялись. Потому что «бусурманин» не за Родину дрался, а за деньги. А за деньги разве дерутся отважно? Вот Захарка занес очередной раз саблю. Пока «бусурманин» разворачивался, тот уже рубанул его по плечу. Смотрит, правая рука обмякла. Попытался еще раз, чтоб окончательно вывести ее из строя. Замахнулся, но по ошибке угодил по ятагану, который находился в другой руке. Послышался скрежет. Ятаган упал наземь. А «бусурманин» тем временем саблей в обессиленной руке ударил по лубку его седла. «Ишь, какой! – мелькнуло. – Джиндавлет! Ты еще и в коня моего метишь?» И наотмашь рубанул саблей по шее. Свисла крупная черная голова на грудь, а вслед за нею и тело, как смоляной бочонок, рухнуло вниз…

А казак Петренко к тому времени уже пользовался плодами своей задумки. Главари колонны, Баша и его приближенные, оторвавшись от своих, ринулись за ним и попали в окружение казаков. Засверкали сабли, одежда, сбруя. Падали люди, кони. Слышалось бесконечное: «Алла! Алла!», но оно больше походило на растерянность. Зато казак Петренко вершил свое правосудие над неправедными: одному снял голову, другого заколол, третьего стянул с коня арканом, четвертого взял в плен – связал, взвалил поперек седла и, когда сопротивление захлебнулось, ринулся помогать западному флангу…

Опешившие от внезапности «бусурманы» сбились в кучу. Поднажмет западный фланг, теснятся к Нижней Терсе. А оттуда старшина с казаками раз за разом вклиниваются в колонну да расчленяют ее на мелкие группы, а потом, окружая каждую в отдельности, навязывают бой, где, как правило, осечки не бывает. Одновременно казаки резали веревки и освобождали пленных. А те, не поняв, кто с кем воюет,  разбегались.

Старшина горяч в бою, как кипяток. На его счету сегодня уже трое заколотых, двоих саблей снял с коней, одному выстрелил прямо в висок. Царство им небесное! Но бой, к сожалению, пока не закончился. Так, что царство небесное ходит следом за каждым. Надо быть сильным и бдительным, чтоб остаться в живых.

Вот опять с западного фланга поднажали. Бой сдвинулся к реке. Сабли. Выстрелы. Арканы. Старшина и саблей орудовал, и подправлял действия казаков: «Заманывай, Асауленко!», «Врезайся, Требушной! Глубже бери! Сымай! Сымай!», «Режем веревки! Освобождаем крестьян!» По словам, видимо, да по интонациям голоса один из «бусурман» догадался, что это и есть тот самый старшина Рудь, которого боялись, как огня, и во весь голос закричал:

– Алла! Шайтан Рудь! Шайтан Рудь!

«Бусурманин» был на низкорослом коне: рыжем, с беловатой гривой и хвостом, таких там называли «Чаптарь». Он то выплясывал под всадником, то становился, как черт, на дыбы. Подскочив к старшине, всадник выхватил из-­за пояса ятаган и начал им орудовать, как топором. Но старшина либо умело увертывался от его намерений, либо своевременно изменял рукой направление удара. Тогда всадник отбросил ятаган и выхватил из чехла кривую саблю. Завязался бой. Под натиском старшины иноверец стал пятиться. Но в это время из­-за спины неприятеля кто­-то выстрелил. Почувствовалось, что его светло­ гнедой падает. А когда схватился за его шею, то понял – из нее брызжет кровь. На землю упал вместе с конем. Тот лишь вскинул голову да захрапел. Вот и все…

Когда пуля сражает коня, казак  переживает больше, нежели по своему ранению. Каждый ведь подбирал его по вкусу, для себя, лелеял. Три года назад, например, старшина ездил в село Рождественское (теперь Григорьевка), что на реке Бритай. Там был конезавод. Оттуда вся Сечь получала коней. Оттуда наделяли петербургских чиновников «подарками». Частенько в Кош приходили прошения от казацкого посланца, которого отправили в столицу для решения  насущных проблем, примерно такого содержания: «Прошу прислать господину… пять пар цуговых коней или одного верхового, авось либо они и наше дело до Сенату шибче доведут». И высылали. Чтоб дело шибче доводили. Старшина убедился, что товар там отменного качества. А когда еще и выбрать предложили, голова вообще пошла кругом. Там и светло­гнедые, самые лучшие на тот день, и серые, и буланые, и темно­гнедые, и золотистые, и светло­рыжие, и вороные. Старшина положил глаз на двух светло­гнедых. Одного взял себе, другого – казаку Петренко…

А «бусурманин», ощутив вкус победы, наседает, наседает, как ворон на жертву. Вот над головой зависла кривая сабля. Но с земли против всадника можно лишь отбиваться. Наступать тяжело. А иноверец жмет, жмет к реке. Вот уже и берег под каблуком ощущается. А он в том месте крутой, глубокий. Вода серебрится. Не падать же! Старшина из последних сил бросился к коню неприятеля и с такой силой ткнул саблей в брюхо, что, как оказалось, пробил один из ремней арчака – татарского седла. Конь захрапел и упал. Теперь оба воина на земле. С близкого расстояния разглядел противника: крупный и медлительный. Значит, надо шевелиться, чтоб упреждать удары. После применения двух­трех казацких приемов, старшина выбил из его руки саблю. Она упала в траву. Здоровяк заревел, как зверь, и резко ткнул старшину сапогом в грудь. Тот, цепляясь за траву, стал сползать вниз, к воде. А неприятель, пользуясь моментом, начал искать в траве саблю. Да разве в такой суматохе найдешь! Тогда он схватился за кобуру нагана.

А в это время остатки неприятельской конницы вырвались из кольца и бросились в «избег», то есть, наутек. Часть казаков погналась за ними. Несясь вдоль берега, казак Требушной заметил, что крупного телосложения «бусурманин» сидит на траве и взводит курок, пытаясь в кого­то выстрелить – разумеется, не в своего же. Он на ходу занес над ним саблю, и через мгновение крупная черная голова покатилась вниз. К воде. Тогда казак спешился, разглядел – что к чему, подал руку «односуму», и лишь после того, как вытащил его на берег, узнал в нем старшину. Картина была захватывающая: оба крест­накрест обнялись и расцеловались…

Стою у того самого места. Леса там уже нет. Воды – тоже. Но глубина и крутизна берега, кажется, не изменились. Растет такая же сочная трава и цветы. Они напоминают собой ковер, сотканный из разноцветных стебельков, листочков. Пчелки все так же орудуют над ними. И кажется, что тут никогда никто не  погибал… 

Но это не так. Итоги боя еще не подведены. Казак Требушной еще рванул вслед за остатками «бусурман». А старшина, обходя поле боя, обнаружил горы мертвых и раненных. Рядом или валялись, или бились в предсмертных судорогах их кони. Тут нашел свое царство небесное и казак Петренко. Он лежал, иссеченный саблей, как кочан капусты. Кто теперь будет веселить казаков? А конь его где, светло­гнедой? С Рождественского  конезавода…

Долго собирали пленных крестьян. Измученные, изголодавшиеся, мокрые, в пыли. Они потеряли всякое доверие к кому бы то ни было. Пришлось  долго убеждать, что их спасли казаки. Слышали, дескать, о таких? Так вот они перед вами…

Когда возвратились из погони, привезли еще одну неприятную весть: во время разоружения «бусурман» один из них успел выстрелить в казака Требушного. Та пуля, к сожалению, оказалась для него роковой…

Потом отряд с крестьянами, плененными «бусурманами», везя убитых и раненных казаков, отправился в слободу. И я, как мальчишка, мысленно потянулся за ними. Плелся следом и видел перед глазами казаков Требушного, Петренко и других, лежащими поперек седел и привязанными к лубкам. Все они завернуты в воловью кожу. Ноги их, обутые в красные сафьяновые сапоги, болтались пред луной. А вокруг пахло   травой и пылью.

И вдруг один из казаков заметил, что параллельно отряду что-­то движется. Сначала подумали, что тень, потом, что кого-­то не досчитались. Присмотрелись – конь! Но чей? Свои, вроде б то, на месте. Послали гонцов. Приводят…

– Боже мой! – воскликнул старшина. – Так это же конь казака Петренко. Забрать бедняжку. Теперь я буду на нем ездить…

И заплакал, не договорив главного – «мой ведь все равно погиб». Потом подошел вплотную и обнял. Со светло­гнедой шеи текла кровь. Синий кунтуш старшины вмиг сделался мокрым. Он снял с головы островерхую баранью шапку и вытер ею сильно   вспотевший лоб.

– Захарка! – крикнул. – Забинтовать раны! Напоить коня!

Дальше я не пошел. Сел на траву и задумался. Перед глазами поплыли страницы книг, прочитанных мною. В одной из них, помню, написано, что «бусурманы» все­-таки не простили старшине его «радетельное и безпоткновенное» отношение к исполнению служебного долга. Однажды ночью 1768 года они пробрались в Николаевку Рудова и подожгли все до единой хаты. Крестьяне тогда спаслись в    Самарском монастыре…

Но история слободы на том не закончилась. Те же крестьяне, благодаря любви и преданности своему осадчему, вернулись, взялись за топоры, пилы, лопаты и построили совершенно новое село, фундамент которого крепок и сегодня.

Многие лета тебе, казацкая обитель!

Николай СЛЫШИК.