Ехать бы и ехать по этим степям. Куда не глянешь, везде – история. А в ней наши корни.

Это как раз и заманивает. Вот, например, место в трех километрах от Славгорода. Сейчас уже мало кто знает, либо вообще не слышали, что в старину тут пролегал знаменитый Муравский шлях, по которому караваны ездили в  Крым за солью, шерстью, вином. Что из того же Крыма по нему ходили «татаровья по сей левой стороне Днепра…» на север. И что ходили туда далеко не с благими намерениями. Но к этому мы еще подойдем. Тут же на Муравский шлях накладывался другой – Мариупольский, который шел из Екатеринослава мимо Игрени, рек Вороной и Осокоровки, мимо Славгорода, на Ивановку, через Верхнюю Терсу, Гуляй-Поле…

Около Славгорода мне, кажется, надо повернуть влево. Так нарисовано на бумажке. То есть, на восток. Что ж! Тут тоже асфальтная дорога. Новая. Приятно по ней прокатиться. И поглазеть. Вот, например, через километр – мост. Останавливаюсь. Любуюсь его новизной. Перевожу взгляд вправо, где лежит глубоко просевшая ложбина. Рассматриваю. Странно, думаю, она похожа на черпак с носиком, где носик соединен с трубой, проложенной под мостом. Неужели и вода бывает? Раз есть черпак, труба? Да и растительность похожа на болотную. Никогда, видно, не пахали тут, не сеяли. Лишь коровы да козы отлеживаются…

С северной стороны моста к носику примыкает канава, обросшая камышом, травой. Тут уже и болотистые пятна просматриваются. Ага, значит, водичка все-таки бывает? Смотрю  по своим записям: что за канава? А-а!! Так это не канава! Это, оказывается, место, где начинается река Нижняя Терса: черпак, труба, канава. А дальше она становится глубже, шире. И около сел Тургеневка, Третьяковка, Запорожское, Новоалександровка, Цыгановка,  Раздоры, мимо которых шествует на северо-восток, представляет собой огромную балку с  речной растительностью, ставками, рыбой…

С удовлетворением читал в газете, что не перевелись еще, оказывается, люди, которые на природу смотрят, как и подобает человеку. Рассказывалось, что в селе Андреевка энтузиасты устроили субботник.  Вдоль берегов Терсы посадили липы, канадские клены. И очистили от мусора дно. Умницы, ей-Богу!

Дальше моя дорога зачастила поворотами. Но, в общем, путь ее лежит на восток. Встретился одинокий жилой домик, рядом с которым – аж три: с разобранными крышами и окнами. Что это? Следы цивилизации? Старое отживает, новое зарождается? Видимо, да. Это было и будет во все времена. В нашем районе, например, с 1960-го по 1993-й год прекратили свое существование 21 село, как не имеющие перспективы. Вот они, выборочно: Благодатное, Бруштайка, Звонивское, Новые Горки, Покровское, Полтавское, Раздольное и так далее. И под конец 18 века тоже такое было. Рядом с теперешней Рудево-Николаевкой, куда еду, тоже были слободы и исчезли с лица земли: Зеленая имела 10 дворов, Кириловка – 7, Григорьевка – 8,Павловка – 6, Трифановка – 5, Миргородовка – 5, Родина – 6, Панасовка – 11, Раздолье – 5. Для жителей этих слобод даже деревянную Николаевскую церковь построили, чтоб жили-не тужили. Но история распорядилась по-своему.  Потом встретилось село Кодацкое, за южным боком которого разлеглась балка. Она бежит мне навстречу, на запад, к Нижней Терсе. Но, видно, не хватило силенок, и на полпути остановилась. Если периодически поглядывать в ее сторону, то обнаружится, что она, как за уздечку, ведет меня к ставку. А конкретнее, к развилке двух балок. Той, мимо которой сейчас еду, и другой, что устремилась из запорожских степей на север. Вместе они представляют реку Среднюю Терсу, которая умчала к селам Рудево-Николаевка, Миролюбовка, Андреевка. В поселке Раздоры она встретится с Нижней Терсой, обвенчаются, возьмут новое имя – Малая Терса, и общим потоком потекут к реке Волчьей.

За восточным берегом ставка раскинулось село Великомихайловка. На фоне других населенных пунктов оно еще юноша. Родилось в 1920-х годах. Тогда, по окончании гражданской войны, на правом берегу Средней Терсы возникло несколько хуторов безземельных крестьян. На одном из них поселилось 285 жителей. И назвали хутор Великомихайловкой. В 1930-е годы на этих землях образовали колхозы «Войкова», «Молотова», «Щорса». А позже преобразовали их в колхоз «Украина», которым руководил много лет Г. Колпак. Потом снова переустройство. На этот раз на базе колхоза создан ВСК «Украина». Сразу видно, что это центр для окружающих сел. Его главная улица, кроме жилых домов, пестрит административными зданиями, магазинами, школьными постройками. Она же и выводит меня на северную окраину села. Дальше – асфальтная дорога к селу Котляровское. Но если около него повернуть влево, преодолеть дамбу через реку, то попадешь в село Рудево-Николаевку. Это и есть конечный пункт моего путешествия…

По самым скромным подсчетам, селу около трехсот лет. Оно состоит из пары десятков хат, дружно расположившихся на длинном склоне Средней Терсы. Если глянуть на него со стороны, кажется, что хаты шли, шли от воды вверх, да так и остановились на двух третях расстояния, измотав силы. Но это так кажется. В самом деле казаки строили хаты с умыслом. С запада, откуда постоянно ожидалась угроза, их не видно. С востока они неплохо освещаются солнцем.

Сейчас во многих дворах – автомашины, коровы, гуси, неугомонные псы. С южного торца села виднеются остатки древнего леса, овраг Лозовой, заросший, точно дедушка, щетиной­-камышом. В отдельных местах оврага – островки высокой травы. А цветущей растительности – море: пижма, ромашка, васильки. Меж травами проблескивает водичка, темнеет болотце. Ручеек разлегся посередине и устремился на восток, к Средней Терсе. А вокруг степи, простор, запахи. Маслины кое-­где стоят, как невесты. Но не все обитатели села, к сожалению, довольны теперешней его ролью. Особенно старшее поколение. Пустить нажитое с молотка и переехать на новое место жительства уже поздно. А жить на задворках большой жизни, где немноголюдно, нет большой дороги, школы, магазинов, регулярных рейсов автобуса – ей-­Богу, тоскливо. Вот и приходится выкладывать свои беды каждому, кто сюда заглянет, рассказывать, что когда­-то тут был и сельский совет, и магазин, и школа, и почта, и швейная мастерская, и дом для беспризорных, и амбулатория, и футбольное поле, что кругом шумели леса, сады. Заслушаешься.

Вспоминают в основном  довоенные годы. То есть, это как раз годы детства и юности моих рассказчиков. Тогда, говорят, Средняя Терса среди других была главной, с водой. Поперек лежали три деревянных моста. По ним ходили на противоположную сторону. А оттуда наведывались сюда: гулять, купаться. Особенно запомнились зимние гулянья. На каток собирались со всей округи. Катались на коньках. Были даже свои фигуристы. А на праздник Иордан устраивали веселье, святили воду, так как церковь была рядом – около оврага.

Историческая справка. Теперешние поколения с трудом ответят, что такое праздник Иордан. Но в те годы его почитали и отмечали достойно. А сам праздник называется так потому, что когда Иисус Христос достиг 30-­тилетнего возраста, то принимал крещение в реке Иордан. День этот, 19 января, так и сохранился, как всеобщий праздник. Народ выходит на реки, озера. Массово. Торжественно. Вырубают большой крест во льду, именуемый «Иордан», и ставят его вертикально проруби. Бывает, что обливают свекловичным квасом, чтоб покраснел. Украшают цветами, ветками сосны и так далее. Идут массовые гуляния до зари…

Но вот пришло время дедушке Рудево­-Николаевке уступить место молодым. Центр образовали в Великомихайловке. Туда перевели учреждения. Там же и реку перегородили, сделали ставок гектаров на семь. Теперь тут балка  пересохла, заросла, потеряла вид некогда полноводной реки. Маршрутный автобус – в стороне, газеты не доходят.

Что ж, всему свое время. А разве те села, которые исчезли за ненадобностью, не хотели бы продолжить свое существование? Еще как! Да пришло время уступить новому, перспективному. А разве Николай Петрович Рудь, основатель села, не изъявил бы желание пожить лет этак с пятьсот, чтоб с высоты времени взглянуть на свое детище? Но и его время прошло…

После 1735 года, когда казаки выкурили турков из ям балок Лишней, Выше Осокоровки, Вороной, Татарки, в которых те засели, так как владели этими землями по договору с Россией, земли снова перешли в ведение Запорожского казачества. Теперь казаки обустроили свои посты в ямах. Что такое яма? Это жилище казака. Вокруг углубления валиком насыпалась земля. Боковые стены обкладывали стеблями перекати­поля. Обмазывали кизяком и глиной. Ставили печь. Варили кушать, грелись. Внутри все обставлялось, как в квартире: лавки, ковры, образа. В них и несли службу. А охранять было что. На эти земли постоянно нападали, если не турки, так их сподвижники по Османской империи – крымские татары. На Украине их тогда называли «бусурманами». Таким образом, степи приходилось защищать от набегов постоянно: встречать недруга, когда он шел в «поход» или возвращался с пленными крестьянами, отбивать их, лечить от телесных и психических травм, отправлять к прежнему месту   жительства.

А вскоре на месте ям Николая Рудя появился зимовник. Это уже двор, на территории которого стояло несколько хат. В них жили служивые казаки, наемные люди. Людей обычно было немало, так как уходили от помещиков и нанимались в зимовники, чтоб прокормиться. Сначала приходили на сезонные работы. Иногда целыми семьями. В основном это люди из Кременчуга, Кобеляк. Лишь из Новороссийской губернии, которая занимала тогда земли теперешних Днепропетровской, Запорожской, Херсонской, Николаевской, Донецкой, Кировоградской, Полтавской областей, с 1767 по 1774 год ушло от хозяев 3405 душ мужского пола.  А позже – за один только 1775 год эта цифра выросла до 5395 душ.

«Бодались» тут, как говорили казаки, скотоводством, землепашеством, отловом рыбы, отстрелом зверя. А охотиться в этих местах было на что. В лесных зарослях водились и волки, и лисы, и зайцы, и дикие козы. В дуплах деревьев роились дикие пчелы. Они садились на камыш, донник, другие травы. Порой даже на земле откладывали мед. В степных зарослях свободно чувствовали себя куропатки. А они плодовиты! Одна самка выводила в месяц до 25 детенышей. Степи, как сейчас после кротов, были изрыты байбаками. Сейчас уже мало кто знает, что это за зверек. Но тогда его здесь было больше, чем где­-либо. По размерам он напоминал кота. Смирный. Хитрый. Сидит все время у норы. По его манерам поведения даже примету придумали: если на Евдокия (1 марта) свистнет, значит, весна будет ранней. Но байбакам, как и неперспективным селам, тоже пришел конец. Как только вокруг Терсы стали занимать земли, они исчезли. На недостаток рыбы казаки тоже  не жаловались. Ловили и чичуг, и пестрюг, и коропов, иногда даже осетров. Многие крестьяне, пожив тут сезон, оставались. Желающих потом принимали в казаки, и они становились полноправными членами зимовника.   По законам запорожского казачества зимовники не на всей территории вольностей были круглогодичными – лишь в Самарской паланке, куда относился зимовник Н. Рудя. Остальные казаки жили в куренях, то есть, в месте расположения Сечи, и получали жребий на вылов рыбы, отстрел дичи, занятие земледелием на летний период и так далее.  Выходит, например, писарь на площадь, где его ждут казаки, перемешивает в шапке номерки. Какой вытянет, там и ведет промысел. А наряду с этим готовится к отражению  «бусурманов»: учеба, плавание, стрельба. Почему только Самарская паланка  дежурила круглогодично? Потому что находилась северней других и как раз на пути движения «бусурман» из Крыма по Муравскому шляху. Как форпост. На север идут – тут встретят. Обратно – тоже. Первым на землях самарской паланки «бусурман» встречал зимовник Николая Рудя. Казаки «умело залегали по глубоким балкам, скрывались по сторонам дороги, по лесным чащам и зорко следили за набежчиками». В результате почти каждый раз добивались успеха. Например, в 1739 году в одном из таких боев они отбили и привели в свой зимовник более 400 плененных крестьян. Кормили их, лечили за свой счет. И за то, что войсковой старшина Николай Рудь службу исправлял «радетельно и безпоткновенно», «бусурманы» прозвали  его «Шайтан Рудь». Странно, но даже детей своих пугали его именем. А Кош запорожский, наоборот, не раз поощрял его. Эта слава разнеслась далеко за пределы Сечи. И вот в один из дней 1740 года в зимовник прискакал верховой. Лично от полковника Миргородского полка В. Капниста. Такое не часто бывает. Полковник тогда имел отношение к тем землям. Вестовой вручил Николаю Рудю документ, в котором говорилось, что «за его христианские подвиги» В. Капнист дарит ему его зимовник и «огромные просторы околичной земли в потомственные веки и в безповоротное владение».

Так к 1749 году на карте Новороссии появилась слобода Рудево-­Николаевка. Как описывает историк Ф. Макаревский, местность та состояла из «дубрав, изобилия зверей, птицы». Слобода «малолюдная, в разные стороны разбросанная. Вокруг камыш…» Через три года в ней уже насчитывалось 511 мужчин и 196 женщин. А еще через два года слободу переименовали в Николаевку Рудова. А Николай Рудь стал ее осадчим. То есть, в переводе на теперешний язык – это как глава местной администрации. При слободе появилась походная церковь, греческие и славянские монахи, советы и наставления которых старшина исполнял беспрекословно…

Стою на выезде из теперешней Рудево-­Николаевки у заросшей травой и кустарниками неглубокой ямы и думаю: «А может, это и есть та самая яма, в которой когда-­то жил старшина?» Признаюсь, начитался книжек о казачьем житие-­бытие, теперь чуть ли не в каждом предмете вижу тот отрезок времени. Вот уставился почему-­то на  красавицу маслину и не оторву взгляд. Приземистая.  Опрятная. Шапка на пальце – и все. Стоит и не шелохнется под палящим солнцем. Будто тень кому приготовила и держит. Эх, поваляться  бы под нею! Схожу, наверное. Хотя… Постой! Что это? Всадник… какой­-то… отделяется от нее… направляется в сторону Рудево-­Николаевки… 

Это мне показалось. Но так или примерно так весной 1756 года в слободу Николаевку Рудова въехал всадник. Он остановился у ворот зимовника.

– Пугу! Пугу! Пугу! – прокричал, стегая малахаем, то есть, длинным кожаным кнутом.

Из хаты вышел сам старшина – Николай Рудь. Что это за титул – старшина? Старшина это выходец из богатых слоев казачества. Они подразделялись на: кошевую старшину, паланковую, войсковую, войсковых служителей и куренных атаманов. Все без исключения владели зимовниками, различными промыслами, чумацкими валками. Использовали дешевый труд беглецов. Специально меняли им фамилии, не выдавали властям, хотя и знали, что играются с законом в кошки­мышки. Так вот старшина Николай Рудь относился к категории войсковых старшин. В ведомостях казацкого периода, которые и сейчас хранятся в архивах, встречается не один Рудь. Есть, например, Федор Рудь – казак Поповического куреня. Есть другие Руди. А есть в Санкт­-Петербурге Рудь. Стефан. Служитель влиятельного кабинета. Согласно одному из документов, ему высылали в качестве подарков «1 коропа и сок», а также от кошевого «красные чоботы». Являлись ли они родственниками старшины, определить не удалось… 

– Пугу! Пугу! – ответил по «обыклости» старшина. – Пароль есть?

– Терса! – ответил всадник.

– Ну, знаешь! Терса! Терс у нас много.

– Средняя.

– Это другое дело. Говори, что надо?

Всадник спешился. Молодой, длинный. Порылся во внутренних карманах жупана, извлек оттуда свернутый в трубку лист бумаги, протянул.

– Велено исполнить.

Старшина развернул лист, скользнул глазами по буквам, уточнил:

– Давно отправлено?

– Токмо што.

В бумаге сообщалось, что Самарская старшина обязывает Николая Рудя встретить нынешней ночью возвращающихся с севера «бусурман» с плененными крестьянами. А еще написано, что если всадник задержит доставку бумаги, «наказат» его «киями». Измерив взглядом длинную приятную внешность, старшина не нашел в нем черт отрицательных и указал рукой на дверь хаты:

– Проходи.

Двор зимовника стоял на склоне западного берега Средней Терсы. Задняя его часть обращена к воде. Как бы подчеркивалось: видите, дальше отступать некуда, так что драться будем до конца. На лицевой стенке забора возвышались массивные въездные ворота. За ними – просторный двор. Там хватало места и для возов, и для коней, волов, сена. А в глубине двора стояла хата старшины. Она построена из рубленной и резаной липы. Внутри – светлица и две комнаты, а также несколько коморок. Крыша покрыта толстым слоем камыша, на котором как раз расселись и чирикают, нахохлившись, воробьи. Казаки и наемный  люд жили в том же дворе, но в других хатах, изготовленных из дуба.

Старшина указал рукой на светлицу. Когда шли через порог, всадник чуть было не выбил лбом дверной косяк. Разве с таким ростом войдешь в низкую дверь? Но ничего. Перекрестились перед образами, которые тут очень почитают, раскланялись. Гость увидел, что на сволоке вырезан ножом крест, и ему поклонился. Потом поклонился обращению к богу, тоже искусно вырезанном на том же предмете. Пробежался глазами по стенам, где встретился со свежестью побелки. Хозяин предложил сесть, как этого требовала та же казачья  «обыклость», и гость опустился на длинную лавку, стоящую перед столом. Начались угощения. В ход пошел грушевый сок, который пили из деревянных горшков. На столе издавали запахи свежие груши, янтарного  цвета мед.

Разговорились. По правилам, всадник должен не только доставить бумагу, но и рассказать своими словами детали просьбы самарского старшины. А к деталям тут можно было бы отнести вот что. Известно, что «бусурман» надо встретить, вступить с ними в бой и отбить плененных. Но не понятно, например, откуда их ожидать? Муравский шлях ведь большой. Он тянется от самих Балкан. Идет через Тулу, Белгород, Харьков, станицу Белевскую (теперь Красноград), а от нее расходится по двум направлениям: одно тянется по левой стороне Днепра, мимо теперешней Варваровки, другое – к реке Терновка, а оттуда на Славгород. Вот и выглядывай: откуда они появятся? Кроме того, мест переправы через наши реки бессчетное количество. Через Орель, например, переправлялись у села Черноглазовка. Через Волчью – за полторы, две версты левее или правее от гирла. Через Самару – там семь таких мест. Поди­знай, куда полезут? И от того, где они переправятся, зависит ответ – где поджидать, какие  силы готовить?

Закончив разговор, всадник отодвинул горшок с соком, встал, перекрестился и собрался уходить. Но старшина остановил, подошел вплотную:

– Донеси, что Рудь не подведет.– Самарский старшина и не сомневается. На вас, господин, вся надежда, – и после паузы. – Ну, разве что…

Всадник не договорил, но и так было понятно. Речь могла бы пойти еще об одном старшине – Матвее Хижняковском. Хижняк –  его звали. Он, построив в междуречье Самары и Волчьей зимовник (теперь это город Павлоград), тоже являлся для татар непреодолимой преградой. А еще есть Шульга. Вот тройка отважных бойцов. Их «бусурманы» всегда учитывали, если планировали очередной поход. Да что там тройка! В их головах до сих пор  стоит еще одна казацкая знаменитость – Харцыз Гончар. При реке Бык есть теперешнее село Славянка. Так вот. В тех местах как раз проходил Муравский шлях. А группа казаков во главе с Гончаром сидела по балкам и встречали «бусурманов». О, сколько раз он разбивал крупные отряды! Гроза! Но, забегая наперед, скажу, что в одном из боев 1660 года сам сложил тут голову. Похоронили его около Славянки. Рядом с могилой была балка. Так ее и назвали – балка Гончара…

Сижу в плотном окружении цветущей пижмы. Сколько ее тут! И на склоне берега, и рядом с пшеничной плантацией, и вдоль лесопосадки. Что за край? Почему ее здесь так много? Чувствуешь себя, как в ванне с пенистой водой. Такое блаженство! Ничто не может отвлечь от счастливых мыслей. Хотя, признаюсь, как гляну на одинокую маслину – шапку на пальце, так и стоит перед глазами тот всадник, что прискакал в зимовник Николая Рудя.

Вижу, как отряд всадников, повозки во главе со старшиной выехали за ворота и медленно потянулись цепочкой вдоль западного склона Средней Терсы на юг. Мысленно поплелся за ними и я. Только не по бережку, а  параллельно, по теперешней автостраде, что ведет к  Великомихайловке.

Даже отсюда нельзя было не заметить, как старшина на ходу раздавал указания: и конникам, и ездовым повозок, которые вели свой транспорт по возвышенной части берега. А что! Без них в бою тяжело. Повозка –  главная защита казака. Их связывали в общую линию. За ними укрывались, держали оборону, оттуда бросались в наступление. А когда бой шел с участием пушек или с большим числом войска, тогда повозки, как  находка.

Конь под старшиной светло­гнедой. Со звездочкой на лбу. Сам старшина с виду невысокий. В зимовнике – молчаливый. Порой даже угрюмый. Но стоит вскочить на коня – откуда и говорливость берется. Эту особенность характера казаки знали. И никогда не ждали от его угрюмого вида ни обиды, ни оскорбления. Понимали это так: в нем сливались воедино и доброта, и строгость. Он, например, каждого поприветствует. Обязательно поклонится. Того же требовал и от остальных. Кто выполнял эти правила, того поощрял: то похвалит, то денежку даст. А кто не понимал его требований, того наказывал. Порой, казалось бы, даже чересчур. Стеганет кнутом по спине и реви хоть неделю. А неповоротливых, тех вообще терпеть не мог. Бывало, даст указание – сделать то-­то и то­-то, а работа почему­то не движется, запустит ему пальцы в чуб, потянет так, что клок волос вырвет.

– Понятно всем? – заключает старшина. Но конь, споткнувшись, вынудил его повторить  сказанное: – Задача, спрашиваю, понятна? – и на последней букве встретился со взглядом казака Петренко. – Казак Петренко, повторить задачу?

Петренко – это любимец всего зимовника. Высокий и худой, как жердь. Он одним видом вселял в окружающих смех. А если к тому еще добавить, что бог не лишил его дара шутки сочинять, по­теперешнему это называется –анекдоты, то и вообще ему цены не было. Не успеет придумать шутку, как ее уже носят от хаты к хате. Вчера, например, старшина рвал живот от его выдумки насчет свиньи и петуха. А сегодня, встретившись с ним взглядом, не может удержать улыбку.

– Задача звесная… – браво ответил казак Петренко. – Сымать татаровей. А пленных сюда, в зимовник.

– Сабли не жалеть! – заключил старшина. А сам, что ни глянет на Петренко, так и зажимает губами улыбку.

Что там, интересно, за шутка такая, если даже угрюмого старшину рассмешила? Нахожу взглядом казака Петренко. Сидит на коне, как всегда, подтянутый, веселый и усы подправляет. Они у него длинные, седые. Всматриваюсь в этого чудотворца. И кажется, что он не едет, а развалился на привале и смешит казаков…

– Вот, значит, свинья и спрашивает петуха: «Петь, а петь! А почему ты сегодня не разбудил меня поутру? Ведь это твоя обязанность всех будить?» – «Моя, – отвечает петух. – А разве я не кукарекал? По­моему, даже несколько раз». – «Странно! – говорит свинья. – Почему тогда я не слышала?» ­ «Э, хавронья! – отвечает петух. – Если будешь и дальше так храпеть, как делаешь каждую ночь, то, конечно, не услышишь»…

Красивые пейзажи окружали казаков. Река мирно гнала свои воды на север. По обоим берегам затаила дыхание под солнцепеком «товща» леса. Сейчас эти места далеко не те. Леса давно нет, того леса, на порубку которого требовалось специальное письменное разрешение, типа: «Позволяется в Терсе… к изделию 10 плугов деревьев вырубить, смотря при том, чтоб излишне никакого дерева рубить отнюдь не дерзал». Хотя зеленый фон тут и сейчас не так уж безнадежен. Если глянуть на реку со стороны асфальтовой дороги, где  я как раз иду, то бросится в глаза океан цветущих трав. Кроме тысячелистника, овсюга и пижмы, тут еще васильков – море. Это на равнинах. А на склонах балок браво расхаживают кусты сирени, бузины, клена. Конечно, тогда еще не было тракторов и настолько изобретательных людей, чтоб именно там, где казак Петренко только что шутку рассказывал, найти залежи белой глины, карьер которой и мне виден…

Николай СЛЫШИК.